Дело было так. 9 января 2000 года под прикрытием наступающей темноты, густого тумана и низкой облачности из Ханкалы скрытно, в режиме радиомолчания, по проселочной дороге вышла на очередную операцию боевая колонна спецназа МВД. За продвижением колонны следили в высоких штабах…

Однако, несмотря на тщательность маскировки, о направлении движения колонны стало известно в одном из бандформирований и на маршруте организовали засаду. Спецназ отреагировал на нападение почти мгновенно, завязался тяжелый ночной бой. Появились раненые и убитые. Их следовало срочно эвакуировать, о чем командир отряда и попросил командование.

Начальнику авиации группировки подполковнику Василию Кулиничу позвонил тогдашний начальник Генштаба генерал армии Квашнин:

- Я понимаю, что при такой погоде авиации трудно, - сказал он. - Но там истекают кровью более двух десятков бойцов. Может, у вас есть летчик, способный выполнить эту задачу?

- Такой летчик есть, товарищ генерал армии, - доложил Кулинич. - Это подполковник Бабушкин. Но приказать ему лететь в таких условиях я не могу.

- Пусть сам принимает решение на вылет. Мы не можем бездействовать в такой ситуации.

Кулинич не стал говорить генералу, что Бабушкин в этот день уже пытался пробиться на посадочную площадку Джалка с грузом боеприпасов, но вынужден был вернуться - видимость нулевая. Он связался с отдельной 85-й вертолетной эскадрильей, а точнее, непосредственно с подполковником Бабушкиным, который тогда исполнял обязанности командира. Объяснил ситуацию, передал просьбу начальника Генштаба.

Бабушкин не сразу ответил начальнику, которого глубоко уважал за опыт, порядочность, знание дела. Да и что тут ответишь? Ведь полчаса назад прилетели из того района, был абсолютно слепой полет. Как вернулись на аэродром в Калиновскую, как нащупали посадочную площадку и посадили машину - одному Богу известно. "У тебя, командир, сверхчеловеческое чутье", - сказал ему капитан Александр Минутко, правый пилот, когда Бабушкин выключил двигатели и расслабленно откинулся на спинку сиденья.

И вот новый звонок начальника авиации, которому объяснять состояние погоды и экипажа нет никакого смысла, он сам все это знает не хуже Бабушкина. Согласиться лететь - равносильно решению закрыть собственной грудью амбразуру дота.

- Не знаю, что и ответить, Василий Степанович, - честно признался Бабушкин Кулиничу.

- Владимир, если не ты, то больше некому. Принимай решение сам. Откажешься - не осудим.

И он принял. Вошел в палатку, где его правый летчик капитан Александр Минутко и борттехник капитан Сергей Рамадов готовились к запоздалому ужину, сказал одно слово: "Летим"…

Взлетели. Видимость - не более пятидесяти метров. Пробили облачность на высоте тысяча двести. Курс на Ханкалу взяли по приборам. Там руководитель полетов, там подскажут курс в квадрат, где ведет бой отряд спецназа. Несколько минут полета. Надежды па улучшение погоды никакой. Члены экипажа насупленно молчат. Безмолствует и командир...

Считается, что в опасные минуты человеческая память начинает стремительно перелистывать странички былого - детство, отрочество, юность. Бабушкин смеется: "Не перелистывал, хотя вспомнить есть что".

Он родился и провел детство в узбекском Термезе. Восемь классов оканчивал уже в совхозе "Зерновом", что неподалеку от Саратова. В четырнадцать лет поступил в Саратовский авиационный техникум. Слово "авиация" уже тогда его чем-то завораживало, хотя техникум готовил технических специалистов для гражданской авиации. Но Володя Бабушкин нашел выход: будучи студентом, стал посещать летную школу Саратовского ДОСААФ. Тогда и влюбился в винтокрылую машину. Затем были завод, призыв в армию, трехмесячные курсы в Саратовском высшем военном авиационном училище летчиков. С 1985 по 1989 год - заочная учеба в Сызранском ВВАУЛ. В те же годы начал осваивать боевой вертолет.

И пошло-поехало: "Вперед, за армейской судьбой кочевой"... Два года в отдельном вертолетном отряде под Хабаровском, четыре года под Веймаром в ГСВГ. Там с женой Натальей сына Антона родили, дочь Катю. Антон, кстати, уже оканчивает Краснодарский военный авиационный институт летчиков, а Катя - студентка 3-го курса Петербургского университета. В 1987 году Бабушкина переводят в Заполярье заместителем командира отдельного вертолетного отряда. Он уже первоклассный пилот, инструктор. В начале 1990-х - перевод в Агалатово под Ленинград, в знаменитый 172-й вертолетный полк, которым командует Герой Советского Союза полковник Николай Майданов. В 1998 году полк идет под реформаторский нож и Бабушкина перебрасывают в авиационный гарнизон Прибылово, где полком командует другой знаменитый летчик - полковник Владимир Господ, прошедший и Афганистан, и Чернобыль, и дважды - Чечню. Четыре боевых ордена в мирное время!

В 1999 году здесь формируется отдельная особая вертолетная эскадрилья под командованием полковника Виктора Богунова, которую в спешном порядке направляют в Чечню. Бабушкина назначают заместителем командира эскадрильи. Сели в Кизляре. Отсюда месяц летали на боевую работу. Затем загрузили автоколонну необходимым имуществом и двинулись в Калиновскую, что в двадцати километрах севернее Грозного. Прибыли вечером, всю ночь обустраивали стоянки, разбивали палатки, готовили дрова для походных печек, строили пункт питания...

А уже утром группа Ми-24 вылетела на штурмовку. Ми-8 предстояло высаживать десантников и подбирать раненых. Ночью в бою на Терском хребте получили тяжелые ранения несколько офицеров. Садиться на хребет и днем опасно, а ночью - риск просто непредсказуемый. Бабушкин в то время уже замещал заболевшего комэска и, поскольку не мог приказать подчиненным рисковать жизнью, полетел сам на этот чертов хребет. И, к удивлению многих опытных летчиков, с задачей справился блестяще. И сел, и взлетел, и раненых доставил в Моздокский госпиталь. И так каждый день в течение полугода. Из трехсот часов чеченского налета сто двадцать - ночные. Все самое трудное - Бабушкину, самое опасное - ему же. Самое невыполнимое выполнял только Бабушкин.

Как и в этот раз: "Владимир, если не ты, больше некому".

...Над Ханкалой сменили курс и начали пробивать облачность. Сигнализатор опасной высоты командир установил на отметке сорок метров. Примерно на такой высоте нижняя кромка облаков. По расчетам Бабушкина, вертолет должен вывалиться из висящей над землей смеси воды и снега где-то совсем рядом с дорогой, на которой до сих пор не прекращается беспощадный бой. Но, пробив облака, вертолет сразу вязнет в тумане, со всех сторон прошиваемом пулеметными трассами. Где колонна спецназа? Где раненые? Где свои? А где бандиты?

- Ориентируйся на сигнальные огни авианаводчика! - дал ему совет руководитель полетов.

А как разобрать, где эти огни, если все кругом в огненных сполохах, если из тумана во всех направлениях летят огненные "шмели"? Вот уже несколько трасс прошли поблизости от вертолета. Бандиты стреляют на шум двигателей. Где же эта дорога, черт бы ее побрал?! Сигнализатор опасной высоты уже не просто предупреждает об опасности, он буквально орет: ниже нельзя! Конечно, нельзя: на дороге боевая техника, вдоль кюветов высокие старые деревья. Но разглядеть сигнальные огни из промасленной ветоши в стреляных снарядных гильзах можно только с предельно малой высоты.

Он увидел эти трепещущиеся на ветру огни чуть ли не под брюхом вертолета. Еще мгновение - и проскочили бы. Руки сами, автоматом, сделали все необходимые манипуляции, чтобы тяжелая машина мягко плюхнулась точно между двумя слабыми кострами. Бабушкин выпрыгнул из вертолета. И справа, и слева, и совсем близко впереди трещали автоматные очереди, ухали гранатные взрывы. Кто-то пробежал мимо, не обратив внимания на летчика и его отчаянный крик: "Где же раненые?!" Но в следующее мгновение из темноты торопливо поднесли раненых бойцов. Молча укладывали в салоне вокруг резервного бака и снова исчезали в темноте, в тумане, чтобы через несколько секунд появиться с другими окровавленными бойцами. Бабушкин насчитал пятнадцать человек и закрыл собою дверь грузового отсека, предупредительно скрестив руки: "Все! Перегрузка! Больше нельзя!"

Но раненых продолжали нести. Когда втиснули в салон двадцать четвертого, подошел командир отряда.

- У меня еще четверо погибших, - сказал он. - Мы из-за них лишены маневра, а бросить их не могу. Забери, подполковник...

- Мы не взлетим, почти тройная перегрузка! Не могу!

- А ты через "не могу". Напрягись, сделай невозможное. Сейчас у нас руки развязаны, мы "духов" придавим по направлению взлета. А ты постарайся, очень прошу!

Забираясь в кабину, Бабушкин попытался представить, какая масса сейчас придавила к земле вертолет, какая перегрузка понадобится двигателю, чтобы оторвать эту тяжесть от земли, и ощутимо почувствовал боль в сердце. Словно не железу придется испытать запредельное напряжение, а ему самому.

Дав двигателю максимальные обороты, Бабушкин вцепился в ручку управления и словно заклятие повторял и повторял про себя: "Главное - не сорваться, не потянуть ручку на себя раньше времени... Главное - не сорваться, выдержать разгон скорости у земли... Выдержать глиссаду, не дрогнуть, не рвануть ручку..."

Бандиты по вертолету били уже со всех сторон, и все живое в летчике требовало быстрее уходить на спасительную высоту. Но он уже был достаточно опытным, чтобы не поддаться такому соблазну, он отчетливо представлял, как поведет себя перегруженная машина, если ее без достаточного разгона заставить идти в набор высоты. В этот момент одна из очередей хлестко ударила по кабине, во все стороны брызнуло остекление, в клочья разлетелся радиокомпас - единственный прибор, который помогал летчику выдерживать курс полета при отсутствии видимости. Пусть стреляют, он заговоренный, он не дрогнет, он сделает все как надо.

И он действительно сделал все, как надо. Но стоило боевой машине войти в облака, как она тут же начала покрываться тонкой корочкой льда, терять скорость. Бабушкин мгновенно перешел в режим снижения. Как только вертолет набрал скорость, дал двигателю максимальные обороты и словно с трамплина пошел вверх. Он повторил этот прием несколько раз, пока не вырвался за верхнюю кромку облаков.

- Ну, командир, - все качал головой капитан Минутко, когда вертолет уже уверенно шел заданным курсом. - Обнажаю голову перед тобой.

- Шляпу надо снять перед теми, кто сделал эту машину.

Это были не просто слова. Бабушкин в самом деле испытывал глубочайшую благодарность тем людям, кто конструировал и создавал Ми-8. "Будь у меня много золота, - сказал как-то его командир полковник Владимир Господ, - я бы из него отлил памятник нашему вертолету". Бабушкин, не задумываясь, подписался бы под этими словами.

Он еще не знал, что начальник Генерального штаба уже несколько раз интересовался у руководителя полетов, как идет операция по спасению раненых. И когда Бабушкин наконец разглядел в сгустившемся тумане над Моздоком посадочные огни и приземлил вертолет с ранеными на площадку, генерал армии Анатолий Квашнин сказал находившимся рядом с ним офицерам и генералам:

- То, что сделал подполковник Бабушкин, подвиг. Боевой подвиг, достойный самой высокой награды.

Сам летчик не считал, что он совершил нечто героическое. Полет был трудным, сложным и опасным, но разве во время выполнения других полетных заданий было легче? За период участия в боевых действиях он выполнил 720 боевых вылетов, из них только ночью 205! Налетал 312 часов, 115 раз садился в ночных условиях на площадки в районах боевых действий, вывез с поля боя 526 раненых, лично уничтожил огнем вертолета пять автомашин с боевиками. Неоднократно возвращался на свой аэродром с боевыми повреждениями.

...Занимаясь подготовкой к изданию книги воспоминаний Героев Советского Союза, я невольно сравнивал критерии оценки военных подвигов в годы Великой Отечественной с критериями оценок героизма наших летчиков, воюющих в так называемых горячих точках. На той войне летчик-штурмовик мог получить Золотую Звезду за 30 -50 боевых вылетов. У Бабушкина их 720! В этой непостижимой цифре вся степень и весь характер заслуг мужественного пилота.

Летчик-снайпер полковник Владимир Бабушкин сегодня служит в отделе инспекторов армии ВВС и ПВО. Служит достойно. Много летает, при всякой возможности делится опытом с молодежью. Ему есть что передать и зрелым пилотам....